Неточные совпадения
На шестой день были назначены губернские выборы.
Залы большие и малые были полны дворян
в разных мундирах. Многие приехали только к этому дню. Давно не видавшиеся знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за границы, встречались
в залах. У губернского стола, под портретом Государя,
шли прения.
Алексей Александрович поклонился Бетси
в зале и
пошел к жене. Она лежала, но, услыхав его шаги, поспешно села
в прежнее положение и испуганно глядела на него. Он видел, что она плакала.
Неведовскому переложили, как и было рассчитано, и он был губернским предводителем. Многие были веселы, многие были довольны, счастливы, многие
в восторге, многие недовольны и несчастливы. Губернский предводитель был
в отчаянии, которого он не мог скрыть. Когда Неведовский
пошел из
залы, толпа окружила его и восторженно следовала за ним, так же как она следовала
в первый день за губернатором, открывшим выборы, и так же как она следовала за Снетковым, когда тот был выбран.
Так как никто не обращал на него внимания и он, казалось, никому не был нужен, он потихоньку направился
в маленькую
залу, где закусывали, и почувствовал большое облегчение, опять увидав лакеев. Старичок-лакей предложил ему покушать, и Левин согласился. Съев котлетку с фасолью и поговорив с лакеем о прежних господах, Левин, не желая входить
в залу, где ему было так неприятно,
пошел пройтись на хоры.
Окончив речь, губернатор
пошел из
залы, и дворяне шумно и оживленно, некоторые даже восторженно, последовали за ним и окружили его
в то время, как он надевал шубу и дружески разговаривал с губернским предводителем. Левин, желая во всё вникнуть и ничего не пропустить, стоял тут же
в толпе и слышал, как губернатор сказал: «Пожалуйста, передайте Марье Ивановне, что жена очень сожалеет, что она едет
в приют». И вслед затем дворяне весело разобрали шубы, и все поехали
в Собор.
— Господи! — и, тяжело вздохнув, губернский предводитель, устало шмыгая
в своих белых панталонах, опустив голову,
пошел по средине
залы к большому столу.
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет, на мертвеца похожий.
Нет ни одной души
в прихожей.
Он
в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на руку щекой.
— Все скажу, все скажу! — проговорил лакей. — Нехорошо, ваше сиятельство! — прибавил он особенно выразительно
в то время, как мы входили
в залу, и
пошел с салопами к ларю.
Самгина сильно толкнули; это китаец, выкатив глаза, облизывая губы, пробивался к буфету. Самгин
пошел за ним, посмотрел, как торопливо, жадно китаец выпил стакан остывшего чая и, бросив на блюдо бутербродов грязную рублевую бумажку, снова побежал
в залу. Успокоившийся писатель, наливая пиво
в стакан, внушал человеку
в голубом кафтане...
Лектор взмахнул головой, многие из публики тоже подняли головы вверх,
в зале раздалось шипение, точно лопнуло что-то, человек пять встали и
пошли к двери.
Клим Самгин, бросив на стол деньги, поспешно вышел из
зала и через минуту, застегивая пальто, стоял у подъезда ресторана. Три офицера, все с праздничными лицами,
шли в ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
Клим впервые видел Инокова
в таком настроении и, заинтересованный этим,
пошел с ним
в зал, где читали лекции, доклады и Главач отлично играл на органе.
Он
пошел в концерт пешком, опоздал к началу и должен был стоять
в дверях у входа
в зал.
Минут через двадцать писатель возвратился
в зал; широкоплечий, угловатый, он двигался не сгибая ног, точно
шел на ходулях, — эта величественная, журавлиная походка придавала
в глазах Самгина оттенок ходульности всему, что писатель говорил. Пройдя, во главе молодежи,
в угол, писатель, вкусно и громко чмокнув, поправил пенсне, нахмурился, картинно, жестом хормейстера, взмахнул руками.
Лютов, балансируя, держа саблю под мышкой, вытянув шею, двигался
в зал, за ним
шел писатель, дирижируя рукою с бутербродом
в ней.
Между тем
в доме у Татьяны Марковны все
шло своим порядком. Отужинали и сидели
в зале, позевывая. Ватутин рассыпался
в вежливостях со всеми, даже с Полиной Карповной, и с матерью Викентьева, шаркая ножкой, любезничая и глядя так на каждую женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что дамам надо стараться делать «приятности».
В это время из
залы с шумом появилась Полина Карповна,
в кисейном платье, с широкими рукавами, так что ее полные, белые руки видны были почти до плеч. За ней
шел кадет.
— Так уж я хочу-с, — отрезал Семен Сидорович и, взяв шляпу, не простившись ни с кем,
пошел один из
залы. Ламберт бросил деньги слуге и торопливо выбежал вслед за ним, даже позабыв
в своем смущении обо мне. Мы с Тришатовым вышли после всех. Андреев как верста стоял у подъезда и ждал Тришатова.
Я до того закричал на лакея, что он вздрогнул и отшатнулся; я немедленно велел ему отнести деньги назад и чтобы «барин его сам принес» — одним словом, требование мое было, конечно, бессвязное и, уж конечно, непонятное для лакея. Однако ж я так закричал, что он
пошел. Вдобавок,
в зале, кажется, мой крик услышали, и говор и смех вдруг затихли.
Мы не успели рассмотреть его хорошенько. Он
пошел вперед, и мы за ним. По анфиладе рассажено было менее чиновников, нежели
в первый раз. Мы толпой вошли
в приемную
залу. По этим мирным галереям не раздавалось, может быть, никогда такого шума и движения. Здесь,
в белых бумажных чулках, скользили доселе, точно тени, незаметно от самих себя, японские чиновники, пробираясь иногда ползком; а теперь вот уже
в другой раз раздаются такие крепкие шаги!
Кичибе суетился: то побежит
в приемную
залу, то на крыльцо, то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и
в то же время
послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не пили.
Наконец, не знаю
в который раз, вбежавший Кичибе объявил, что если мы отдохнули, то губернатор ожидает нас, то есть если устали, хотел он, верно, сказать.
В самом деле устали от праздности. Это у них называется дело делать. Мы
пошли опять
в приемную
залу, и начался разговор.
По мере того как мы
шли через ворота, двором и по лестнице, из дома все сильнее и чаще раздавался стук как будто множества молотков. Мы прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и вошли
в длинную
залу с таким же жиденьким потолком, как везде, поддерживаемым рядом деревянных столбов.
Но когда он вместе с присяжными вошел
в залу заседания, и началась вчерашняя процедура: опять «суд
идет», опять трое на возвышении
в воротниках, опять молчание, усаживание присяжных на стульях с высокими спинками, жандармы, портрет, священник, — он почувствовал, что хотя и нужно было сделать это, он и вчера не мог бы разорвать эту торжественность.
Больше всего народа было около
залы гражданского отделения,
в которой
шло то дело, о котором говорил представительный господин присяжным, охотник до судейских дел.
Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных
в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он
шел судить, но его вели
в суд.
В глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть
в глаза людям, а между тем он по привычке с обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и играя pince-nez.
Антонида Ивановна тихонько засмеялась при последних словах, но как-то странно, даже немного болезненно, что уж совсем не
шло к ее цветущей здоровьем фигуре. Привалов с удивлением посмотрел на нее. Она тихо опустила глаза и сделала серьезное лицо. Они прошли молча весь
зал, расталкивая публику и кланяясь знакомым. Привалов чувствовал, что мужчины с удивлением следили глазами за его дамой и отпускали на ее счет разные пикантные замечания, какие делаются
в таких случаях.
Вся компания скоро смешалась с публикой, а Привалов
пошел через
зал в боковую комнату.
В это время Привалов заметил
в толпе знакомую фигуру философа, который
шел по
залу с таким видом, как будто попал
в царство теней.
Подумав несколько, старик велел малому ввести посетителя
в залу, а старуху
послал вниз с приказанием к младшему сыну сейчас же и явиться к нему наверх.
Мне, например, и еще двум лицам
в этой
зале совершенно случайно стал известен, еще неделю назад, один факт, именно, что Иван Федорович Карамазов
посылал в губернский город для размена два пятипроцентные билета по пяти тысяч каждый, всего, стало быть, на десять тысяч.
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще, вечер
шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали, играли, пели. Она спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать,
в самом деле: комната,
в которой она улеглась, очень далеко от
зала, через три комнаты, коридор, лестницу и потом опять комнату, на совершенно другой половине квартиры.
Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по
зале, он взглянул нечаянно
в окно и увидел у ворот остановившуюся тройку; маленький человек
в кожаном картузе и фризовой шинели вышел из телеги и
пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
Однажды, пришед
в залу, где ожидал ее учитель, Марья Кириловна с изумлением заметила смущение на бледном его лице. Она открыла фортепьяно, пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом головной боли извинился, прервал урок и, закрывая ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна, не успев одуматься, приняла ее и раскаялась
в ту же минуту, но Дубровского не было уже
в зале. Марья Кириловна
пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующее...
Сенатор, проходя по
зале, встретил компаньонку. «Прошу не забываться!» — закричал он на нее, грозя пальцем. Она, рыдая,
пошла в спальню, где княгиня уже лежала
в постели и четыре горничные терли ей руки и ноги, мочили виски уксусом и капали гофманские капли на сахар.
Главное занятие его, сверх езды за каретой, — занятие, добровольно возложенное им на себя, состояло
в обучении мальчишек аристократическим манерам передней. Когда он был трезв, дело еще
шло кой-как с рук, но когда у него
в голове шумело, он становился педантом и тираном до невероятной степени. Я иногда вступался за моих приятелей, но мой авторитет мало действовал на римский характер Бакая; он отворял мне дверь
в залу и говорил...
Вскоре они переехали
в другую часть города. Первый раз, когда я пришел к ним, я застал соседку одну
в едва меблированной
зале; она сидела за фортепьяно, глаза у нее были сильно заплаканы. Я просил ее продолжать; но музыка не
шла, она ошибалась, руки дрожали, цвет лица менялся.
Этот знаток вин привез меня
в обер-полицмейстерский дом на Тверском бульваре, ввел
в боковую
залу и оставил одного. Полчаса спустя из внутренних комнат вышел толстый человек с ленивым и добродушным видом; он бросил портфель с бумагами на стул и
послал куда-то жандарма, стоявшего
в дверях.
Для какого-то непонятного контроля и порядка он приказывал всем сосланным на житье
в Пермь являться к себе
в десять часов утра по субботам. Он выходил с трубкой и с листом, поверял, все ли налицо, а если кого не было,
посылал квартального узнавать о причине, ничего почти ни с кем не говорил и отпускал. Таким образом, я
в его
зале перезнакомился со всеми поляками, с которыми он предупреждал, чтоб я не был знаком.
В зале за мною
шел крупный разговор. Я не обратил бы на него никакого внимания, если б не услышал громко повторенные слова...
Князь Ливен оставил Полежаева
в зале, где дожидались несколько придворных и других высших чиновников, несмотря на то, что был шестой час утра, — и
пошел во внутренние комнаты. Придворные вообразили себе, что молодой человек чем-нибудь отличился, и тотчас вступили с ним
в разговор. Какой-то сенатор предложил ему давать уроки сыну.
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье. Ходит он и ни о чем не думает. Пропоет «Спаси, Господи, люди Твоя», потом «
Слава Отцу», потом вспомнит, как протодьякон
в Успенском соборе,
в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет
в зеркало, увидит: вылитый мопс! Проходя по
зале, посмотрит на часы и обругает стрелку.
Дело
шло уже к осени, сумерки спустились рано;
в большой
зале аббатства было сыро и темно.
Она решается не видеть и удаляется
в гостиную. Из
залы доносятся звуки кадрили на мотив «
Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят о сестрице. Чтоб не слышать пересудов и не сделать какой-нибудь истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с места на место. Хозяйка дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
В торжественном шествии
в огромной
зале, переполненной народом,
в которой выдают докторскую степень, я
шел в первом ряду, как доктор теологии, то есть высшей из наук.
То же самое было и на Живодерке, где помещался «Собачий
зал Жана де Габриель». Населенная мастеровым людом, извозчиками, цыганами и официантами, улица эта была весьма шумной и днем и ночью. Когда уже все «заведения с напитками» закрывались и охочему человеку негде было достать живительной влаги, тогда он
шел на эту самую улицу и удовлетворял свое желание
в «Таверне Питера Питта».
В трактире всегда сидели свои люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел от Турина.
В зал пришел переведенный
в Москву на должность начальника жандармского управления генерал Слезкин. Он с компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой
пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом...
После спектакля стояла очередью театральная публика.
Слава Тестова забила Турина и «Саратов».
В 1876 году купец Карзинкин купил трактир Турина, сломал его, выстроил огромнейший дом и составил «Товарищество Большой Московской гостиницы», отделал
в нем роскошные
залы и гостиницу с сотней великолепных номеров.
В 1878 году открылась первая половина гостиницы. Но она не помешала Тестову, прибавившему к своей вывеске герб и надпись: «Поставщик высочайшего двора».
Передо мной счет трактира Тестова
в тридцать шесть рублей с погашенной маркой и распиской
в получении денег и подписями: «
В. Долматов и О. Григорович». Число — 25 мая. Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый товарищ по сцене
В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы
пошли к Тестову пообедать по-московски.
В левой
зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.
В глубине
зала вверху виднелась темная ниша
в стене, вроде какой-то таинственной ложи, а рядом с ней были редкостные английские часы, огромный золоченый маятник которых казался неподвижным, часы
шли бесшумно.